PedagogikaFine

Страстная жажда нового опыта нередко перемежается со страхом перед жизнью. Одни мальчики буквально рвутся вон из детства, а у других расставание с ним проходит мучительно, вызывая даже желание умереть. Индивидуально-психологические проблемы тесно переплетаются с морально-философскими.

И мир вокруг так горек и так тесен.

Как грустно – правда?

Слезно – просто жаль,

Я становлюсь себе неинтересен.

(Саша Афоров)

Одна из проблем, с которой подростка сталкивает осознание необратимости времени, – тема смерти. В подростковом самосознании она возникает по-разному. В одном случае это простое возрождение иррациональных, безотчетных детских страхов. В другом – сложная интеллектуальная проблема, связанная с идеей времени, которое кажется одновременно циклическим и необратимым. Левку из «Весенних перевертышей» Владимира Тендрякова интересует не столько смерть, сколько бессмертие: «Я не хочу знать, когда я умру. Я хочу знать, рожусь ли я снова после смерти» (Тендряков, 1974. С. 591).

Часто этот вопрос звучит экзистенциально-трагически. «Никогда не забуду тихого сентябрьского утра, когда до начала уроков ко мне в сад пришел Костя (воспитанники мои учились тогда в восьмом классе). В глубоких, тревожных глазах парня я почувствовал какое-то горе. "Что случилось, Костя?" – спросил я. Он сел на скамью, вздохнул и спросил:

"Как же это так? Через сто лет не будет никого – ни вас, ни меня, ни товарищей… Ни Любы, ни Лиды… все умрем. Как же это так? Почему?… "» (Сухомлинский, 1971. С. 69).

Такая драматическая постановка вопроса (гендерной специфики в этом нет) пугает взрослых. Между тем лишь отказ от веры в личное бессмертие и принятие неизбежности смерти побуждает подростка всерьез задумываться о смысле жизни и о том, как лучше прожить ее. Бессмертному некуда спешить, незачем думать о самореализации, бесконечная жизнь не имеет конкретной цены. Вопрос о смысле смерти предшествует вопросу о смысле жизни не только у отдельной личности, но и в истории культуры (см. Кон, 1984).

Расставание с идеей личного бессмертия трудно и мучительно. «Одна из особенностей молодости – это, конечно, убежденность в том, что ты бессмертен, и не в каком-нибудь нереальном, отвлеченном смысле, а буквально: никогда не умрешь!» (Олеша, 1965. С. 116). «Нет! Это неправда: я не верю, что умру молодым, я не верю, что вообще должен умереть, – я чувствую себя невероятно вечным», – говорит восемнадцатилетний герой романа Франсуа Мориака «Подросток былых времен» (Мориак, 1971. С. 379). Так же думал в этом возрасте и сам Мориак.

Рецидив давно изжитого младенческого нарциссизма побуждает почти каждого мальчика-подростка видеть себя в мечтах великим и гениальным, невозможность личного бессмертия заменяется идеей бессмертной славы, вечной жизни в героических деяниях. Да и вера в физическое бессмертие не проходит сразу. Отчаянные, смертельно опасные поступки подростка – не просто рисовка и проверка своей силы и смелости, а в буквальном смысле слова игра со смертью, проверка судьбы, при абсолютной уверенности, что все обойдется, сойдет с рук.

Психологи давно уже различают в подростковом образе «Я» два взаимосвязанных компонента: воображаемую аудиторию, на которую подросток «работает», и его личную легенду, каким он себя считает в глубине души. Одно из главных свойств личного мифа – чувство собственной неуязвимости, которое у мальчиков во всех возрастах выражено сильнее, чем у девочек (Alberts, Elkind, Ginsberg, 2007), и которое часто побуждает мальчика к принятию повышенного риска вплоть до суицида.

Подростковый суицид – крайне сложное явление.

«Влечение к смерти» может быть иллюзорной попыткой преодолеть жизненные трудности путем ухода из жизни. В психологических экспериментах не раз было выявлено, что любые неудачи вызывают у некоторых людей непроизвольные мысли о смерти как о выходе. В юношеском возрасте это случается особенно часто. Из двухсот авторов исследованных Норманом Килом юношеских автобиографий и дневников свыше трети более или менее серьезно обсуждали возможность самоубийства и многие пытались его осуществить. Среди них такие разные люди, как Гёте и Ромен Роллан, Наполеон и Джон Стюарт Милль, Томас Манн и Ганди, И. С. Тургенев и Максим Горький… Чтобы разобрать все подобные случаи, «вероятно, пришлось бы пересказать всю историю всемирной литературы» (Чхартишвили, 2001. С. 317).

У большинства юношей мысль о самоубийстве с возрастом проходит или отступает. Но у некоторых это устойчивая личностная установка, гипертрофированная склонность к уходу из стрессовых ситуаций. К типу «человека-самоубийцы», прекрасно описанному Германом Гессе, относятся не только те, кто действительно накладывает на себя руки, но и те, кто живет в особенно тесном психологическом общении со смертью. Такой человек «смотрит на свое «я» – не важно, по праву или не по праву, – как на какое-то опасное, ненадежное и незащищенное порожденье природы… кажется себе чрезвычайно незащищенным, словно стоит на узкой вершине скалы, где достаточно маленького внешнего толчка или крошечной внутренней слабости, чтобы упасть в пустоту. Судьба людей этого типа отмечена тем, что самоубийство для них – наиболее вероятный вид смерти, по крайней мере в их представлении. Причиной этого настроения, заметного уже в ранней юности и сопровождающего этих людей всю жизнь, не является какая-то особенная нехватка жизненной силы, напротив, среди «самоубийц» встречаются необыкновенно упорные, жадные, да и отважные натуры» (Гессе, 1977. С. 249).